Том Сойер за границей

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• ›
• »

ГЛАВА I
  ТОМ ИЩЕТ НОВЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

   Вы думаете, Том угомонился после всех приключений, которые были с нами на

 реке, - ну, тех, когда мы освободили негра Джима и когда Тому прострелили

 ногу? Ничуть не бывало. Он еще больше разошелся, только и всего.

 Понимаете, когда мы все трое вернулись с реки героями, воротились, так

 сказать, из долгих странствий, и когда все жители поселка вышли встречать

 нас с факелами и произносили речи и кричали "ура", а некоторые так даже

 напились пьяные, - понятно, мы все прослыли героями. Ну а Тому, известно,

 только того и надо.

   Правда, ненадолго он и впрямь угомонился. Все с ним носились, а он себе

 знай расхаживает по улицам, задрав нос кверху, точно весь поселок

 принадлежит ему. Кое-кто даже стал называть его Том Сойер-Путешественник.

 Ну, понятно, тут он и вовсе чуть не лопнул от спеси. На нас с Джимом он и

 смотреть не хотел - ведь мы просто спустились вниз по реке на плоту и

 только вверх поднялись на пароходе; ну а Том - он и туда и обратно на

 пароходе ехал. Все наши мальчишки страшно завидовали мне и Джиму, а уж

 Тому они просто пятки готовы были лизать.

   Н-да, прямо не знаю, может, он на этом и успокоился бы, если б только не

 Нат Парсонс, наш почтмейстер, - знаете, такой тощий, долговязый, лысый

 старикашка. Нат был человек добродушный и глуповатый, а уж болтливее его я

 в жизни никого не видывал. Ну и вот, этот самый Нат за последние тридцать

 лет единственный во всем поселке заслужил себе такую репутацию, то есть я

 хочу сказать, репутацию путешественника, и, понятно, до смерти

 возгордился. Говорят, он за эти тридцать лет не меньше миллиона раз

 распространялся о своем путешествии и страшно гордился своими россказнями.

 А тут вдруг откуда ни возьмись является мальчишка, которому еще и

 пятнадцати-то не исполнялось, и весь поселок, разинув рот, восхищается его

 путешествиями. Ясно, что бедного старикашку всего корежить начинает от

 такого дела. Ему просто тошно было слушать рассказы Тома и аханье: "Вот

 здорово!", "Нет, вы только послушайте!", "Чудеса, да и только!" и всякое

 тому подобное. Но деться ему было некуда, все равно как мухе, у которой

 задняя лапка в патоке завязла. И вот всякий раз, стоит только Тому сделать

 передышку, глядишь, несчастный старикан уж тут как тут, расписывает свои

 облезлые путешествия, как только может. Впрочем, они уже всем порядком

 надоели, да и вообще-то немногого стоили, так что просто смотреть на него

 было жалко. Тут Том снова принимается рассказывать, старик за ним, и так

 далее и тому подобное; иной раз часами стараются друг друга за пояс

 заткнуть.

   А путешествие Ната Парсонса вот с чего началось. Когда он только поступил

 в почтмейстеры и был совсем новичком в этом деле, приходит однажды письмо,

 а кому - неизвестно, во всем поселке такой человек отродясь не живал. Ну

 вот, он и не знал, что тут делать да как тут быть. А письмо все лежит.

 Лежит неделю, лежит другую, - от одного вида этого письма у Ната

 начинались колики. К тому же письмо было доплатное - без марки, а взыскать

 эти десять центов не с кого. Вот Нат и решил, что правительство сочтет,

 будто он во всем виноват, да и прогонит его с должности, когда узнает, что

 он не взыскал эти деньги. В конце концов Нат не выдержал. Он не мог ни

 спать, ни есть, исхудал как тень, но посоветоваться ни с кем не посмел:

 вдруг этот самый человек возьмет да и донесет правительству про письмо.

 Запрятал он его под половицу, но опять без толку: чуть увидит, что

 кто-нибудь наступил на это место, так его сразу в дрожь бросает.

 "Неспроста это", - думает он про себя. И сидит он, бывало, до глубокой

 ночи, ждет, покуда все огни погаснут и весь поселок затихнет, а после

 прокрадется в контору, вытащит письмо и запрячет его в другое место.

 Народ, понятно, стал избегать Ната. Все качали головами да перешептывались

 - по всему его виду и поступкам выходило, что он либо убил кого-нибудь,

 либо еще бог весть чего наделал. И будь он не своим, а приезжим, его бы уж

 наверняка линчевали.

   Ну вот, значит, как я уже говорил, не мог Нат больше вытерпеть и решил он

 отправиться в Вашингтон, пойти прямо к президенту Соединенных Штатов и

 чистосердечно во всем признаться, а потом вынуть письмо, положить его

 перед всем правительством и сказать:

   "Вот оно. Делайте со мной, что хотите, только, видит бог, я ни в чем не

 виноват и не заслужил наказания по всей строгости закона, и у меня

 осталась семья, которая теперь помрет с голоду, хоть она тут ни при чем, и

 я готов присягнуть, что все это правда".

   Так он и сделал. Он путешествовал немножко на пароходе, немножко в

 дилижансе, но большую часть пути проделал верхом и за три недели добрался

 до Вашингтона. Он проехал много миль, видел множество разных поселков и

 четыре больших города. Ната не было почти два месяца, а когда он вернулся,

 то стал спесивее всех в поселке. Путешествия сделали его самым великим

 человеком в округе. Все только о нем и говорили, народ съезжался издалека

 - за тридцать миль и даже из долины реки Иллинойс, чтобы только поглядеть

 на него. И все, бывало, стоят разинув рты, а он знай себе болтает. Вы в

 жизни ничего подобного не видывали.

   Ну вот, значит, не было никакой возможности решить, кто же самый великий

 путешественник. Одни говорили, что Нат, другие - что Том. Все признали,

 что Нат проехал больше по долготе, но им пришлось согласиться, что Том

 хоть и уступал Нату в долготе, зато перещеголял его по части широты и

 климата. Значит, получилась ничья. Вот обоим и приходилось всячески

 расписывать свои опасные приключения, чтобы хоть как-нибудь одержать верх.

 Парсонсу трудновато было тягаться с простреленной ногой Тома, и, как он ни

 пыжился, все равно ничего у него не получалось: ведь Том не сидел на

 месте, как полагалось ему по справедливости, а поминутно вскакивал и,

 прихрамывая, ковылял взад-вперед, покуда Нат рассказывал про свои

 вашингтонские приключения. Том ведь все хромал, хотя нога-то у него

 давным-давно зажила. По вечерам он даже упражнялся дома, чтобы не

 разучиться, и хромал ничуть не хуже, чем с самого начала.

   А с Натом вот что приключилось. Не знаю, правда ли это, может, он это в

 газете вычитал или еще где-нибудь, да только, надо отдать ему

 справедливость, он здорово обо всем рассказывал. Всех прямо мороз по коже

 подирал, да и у самого Ната дух захватывало, и он побелел, как полотно, а

 женщины и девицы - те прямо чуть в обморок не падали. Ну вот, значит, дело

 было так.

   Прискакал он в Вашингтон, поставил лошадь в конюшню и явился со своим

 письмом прямо на дом к президенту. Там ему говорят, что президент сейчас в

 Капитолии и как раз собирается ехать в Филадельфию, так что если он хочет

 застать его, то пускай ни минуты не медлит. Тут Нату просто дурно стало.

 Лошади-то при нем нету, и он прямо не знает, что делать. Вдруг откуда ни

 возьмись подъезжает какой-то негр в старой, обшарпанной карете. Нат не

 растерялся. Кинулся он к негру, да как заорет:

   - Полдоллара, если ты доставишь меня к Капитолию за полчаса, и еще

 четверть доллара в придачу, если довезешь меня за двадцать минут!

   - Идет! - отвечает негр.

   Нат вскочил в карету, захлопнул дверцу, и они со страшным грохотом и

 треском понеслись вперед по самой скверной дороге, какая только есть на

 свете. Нат просунул руку в петли, вцепился в них что было силы, но вдруг

 карета натыкается на камень, взлетает в воздух дно у нее отваливается, а

 когда она снова упала вниз ноги Ната очутились на земле, и он видит, что

 если не поспеет за клячами, то тут ему и крышка. Он до смерти перепугался,

 однако взялся за дело не за страх а за совесть: уцепился за петли, ноги у

 него так и замелькали. Бежит он во весь дух и что есть силы орет кучеру:

 останови, мол; да и народ на улицах тоже вопит - ведь все видят, как он

 под каретой ногами перебирает, а голова и плечи, из окон видать, внутри

 болтаются, и все понимают, какая страшная грозит ему опасность. А кучер-то

 - чем громче люди кричат, тем громче он гикает, пуще прежнего понукает

 своих кляч, а сам орет не своим голосом: "Вы не бойтесь, хозяин, уж я вас

 к сроку доставлю, вы не беспокойтесь!" Ему-то кажется, будто все его

 погоняют, и понятно - он из-за своего крика ничего расслышать не может. И

 вот таким порядком несутся они вперед, и тот, кто это видит, просто

 холодеет от ужаса, а когда они, наконец, подъехали к Капитолию, то все

 сказали, что еще никто никогда так быстро не ездил. Лошади стали. Нат в

 полном изнеможении свалился наземь, а когда его вытащили, он был весь в

 пыли, в лохмотьях и босой, но зато он успел как раз вовремя, захватил

 президента, вручил ему письмо, и все вышло как следует - президент тут же

 его помиловал; Нат дал негру полдоллара прибавки вместо четверти - он ведь

 понимал, что, не будь этой кареты, ему бы ни за что не попасть туда к

 сроку.

   Да, это было замечательное приключение, и Тому Сойеру приходилось всячески

 козырять своей раной, чтобы не ударить лицом в грязь.

   Так вот, мало-помалу слава Тома начала меркнуть, потому что у людей

 появились новые темы для разговоров - сперва скачки, потом пожар, потом

 цирк, потом большой аукцион невольников, а сверх всего затмение. Ну, и

 тут, как всегда бывает в подобных случаях, устроили молитвенное собрание,

 и уж теперь никто больше не говорил о Томе, а он просто вне себя был от

 возмущения.

   Вскоре Том совсем загрустил и целыми днями ходил как потерянный, а когда я

 стал спрашивать, из-за чего он так мается, он сказал, что у него скоро

 сердце разорвется от тоски: годы, мол, идут, он стареет, никто нигде не

 воюет, и не видит он никакого способа покрыть себя славой. Сказать по

 правде, все мальчишки про себя так думают, но я никогда еще не слыхал,

 чтобы кто-нибудь да прямо так и заявил об этом.

   Ну вот он и принялся выдумывать разные планы, как бы ему стать

 знаменитостью. И очень скоро его осенило, и он предложил принять меня и

 Джима. Том Сойер всегда был человеком щедрым и великодушным. Есть много

 ребят, которые подлизываются к тебе, если у тебя что-нибудь хорошее

 завелось, но когда им самим случится наткнуться на что-нибудь хорошее, они

 тебе ни слова не скажут, а постараются все это прикарманить. Но за Томом

 Сойером этого греха никогда не водилось.

   Бывают же такие люди - начнет он ходить вокруг глотая слюнки, когда у тебя

 появилось яблоко, и выпрашивать огрызок, но уж если яблоко попалось ему, а

 ты попросил огрызок у него и напомнил, как однажды тоже давал ему огрызок,

 он тебе такую рожу состроит, да еще и скажет, что век будет тебя помнить,

 но вот только огрызка ты не получишь. Но, между прочим, я заметил, что им

 всегда за это воздается. Подождите - сами увидите. Том Гукер всегда так

 поступал, и что же? Не прошло и двух лет, как он утонул.

   Ну вот, отправились мы в лес, и Том рассказал нам, что он придумал. Он

 придумал стать крестоносцем.

   - А что это такое - крестоносец? - спрашиваю я.

   Посмотрел он на меня с презрением, - он всегда так делает, если ему стыдно

 за человека, - и говорит:

   - Гек Финн, неужто ты не знаешь, что такое крестоносец?

   - Нет, - говорю я, - не знаю и знать не хочу. До сих пор я без них

 обходился и, как видишь, жив и здоров. Но как только ты мне скажешь, - я

 узнаю, вот и хорошо будет. Не понимаю, зачем стараться узнавать про разные

 вещи и ломать себе голову над ними, если они, может, никогда мне и не

 понадобятся? Вот, например, Ланс Уильямс. Научился он говорить на языке

 индейцев чокто"Чокто (чоктавы) - племя североамериканских индейцев", да

 только у нас тут никогда ни одного чокто не бывало, покуда не явился один

 - рыть ему могилу. Ну, так что же это такое - крестоносец? Но только я

 тебя предупреждаю: если на него требуется патент, то ты на нем много не

 заработаешь. Вот Билл Томпсон...

   - Патент! - говорит он. - В жизни не видывал такого идиота. При чем тут

 патент? Крестоносцы ходили в крестовые походы.

   "Уж не спятил ли он?" - подумал я было. Но нет, он был в полном сознании и

 спокойно продолжал:

   - А крестовый поход - это война за то, чтобы отобрать Святую Землю"Святая

 Земля - Палестина" у язычников.

   - Какую имение Святую Землю?

   - Ну, просто Святую Землю - она только одна и есть.

   - А нам-то она на что?

   - Да как же ты не понимаешь? Она находится в руках у язычников, и наш долг

 отобрать ее у них.

   - А почему же мы позволили им захватить ее.

   - Ничего мы им не позволяли. Они всегда ею владели.

   - Ну, раз так, она их собственность. Разве нет?

   - Разумеется, собственность. Разве я сказал, что нет?

   Я немного подумал, но так и не уразумел, в чем тут дело.

   - Знаешь, Том Сойер, уж этого я понять не могу. Если у меня есть ферма и

 она моя, а другой человек хочет ее отобрать, то разве справедливо будет,

 если он...

   - Ох, ни черта ты не смыслишь, Гек Финн! Это же не ферма, это совсем

 другое. Видишь ли, дело вот в чем. Они владеют землей - просто землей - и

 больше ничем, но наши - евреи и христиане - сделали эту землю святой, так

 нечего им теперь ее осквернять. Мы ни минуты не должны терпеть такой

 позор. Мы обязаны немедленно отправиться в поход и отобрать ее у них.

   - Н-да, в жизни не встречал я такого запутанного дела. Допустим, у меня

 есть ферма, а другой человек...

   - Говорю тебе, что ферма тут совсем ни при чем. Фермерство - это самое

 обыкновенное дело, и больше ничего, а тут нечто возвышенное - тут замешана

 вера, а не какие-нибудь низменные занятия.

   - А разве вера велит нам отбирать землю у людей, которым она принадлежит?

   - Конечно! Так оно всегда и бывало.

   Джим только головой покачал и говорит:

   - Масса Том, я так думаю, что тут где-то ошибка, уж наверняка тут ошибка.

 Я сам человек верующий и много верующих людей знаю, да только не видал я

 никого, кто бы так поступал.

   Тут Том совсем рассвирепел и сказал:

   - От такой непроходимой тупости заболеть можно. Если б кто-нибудь из вас

 прочит что-нибудь по истории, вы бы узнали, что Ричард Львиное

 Сердце"Ричард Львиное Сердце (1157-1199) - английский король (1189-1199),

 участник третьего крестового похода", и папа римский, и Готфрид

 Бульонский"Готфрид Бульонский (ок. 1060-1100)-герцог Нижней Лотарингии,

 один из руководителей первого крестового похода", и множество других

 благороднейших и благочестивейших людей больше двухсот лет подряд били и

 резали язычников, стараясь отобрать у них их землю, и все это время они по

 горло плавали в крови, и после всего этого здесь, в захолустье штата

 Миссури, нашлось два тупоголовых деревенских остолопа, которые вообразили,

 будто лучше их понимают, кто прав и кто виноват! Ну и нахальство же!

   Да, конечно, после этого все дело представилось нам совсем в другом свете,

 и мы с Джимом почувствовали себя очень неловко, и нам стыдно стало, что мы

 такие легкомысленные. Я совсем ничего не мог сказать, а Джим - он тоже

 помолчал немного, а потом и говорит:

   - Ну, теперь, по-моему, все в порядке: уж если и они не знали, так нам,

 беднягам, и пробовать нечего разбираться. А раз это наш долг, мы должны

 взяться его исполнить и постараться как следует. Но, по правде говоря, мне

 так же жалко этих язычников, как и вам самому, масса Том. Очень трудно

 убивать людей, которых ты не знаешь и которые тебе ничего плохого не

 сделали. Вот в чем дело-то. Если б мы пришли к ним - мы все трое - и

 сказали, что мы голодны, и попросили чего-нибудь поесть, может, они такие

 же, как все другие люди, как вы думаете? Уж наверное они накормили бы нас,

 и тогда...

   - Что тогда?

   - Я, масса Том, вот как понимаю. Ничего у нас не выйдет. Мы не сможем

 убивать этих несчастных чужеземцев, которые ничего худого нам не делают,

 до тех пор, пока мы не поупражняемся, - я это точно знаю, масса Том,

 совершенно точно. Но если мы возьмем парочку топоров - вы, и я, и Гек - и

 переправимся через реку нынче ночью, когда луна скроется, и вырежем ту

 больную семью, что живет возле Снай, и подожжем их дом, и...

   - Ох, заткнись же ты наконец! У меня просто голова заболела. Не хочу я

 больше спорить с дураками вроде тебя и Гека Финна. Вечно вы не о том

 говорите, и не хватает у вас мозгов понять, что нельзя судить о чистом

 богословии с точки зрения законов об охране недвижимого имущества.

   Но вот это уж было несправедливо со стороны Тома. Джим ничего худого не

 хотел сказать, и я тоже. Мы ведь отлично знали, что мы не правы, а он

 прав, и просто хотели уразуметь, в чем тут суть, вот и все. И единственная

 причина, почему он не мог объяснить все так, чтобы мы поняли, - это наше

 невежество, да, да, и тупость, я этого вовсе не отрицаю, да только разве

 мы в этом виноваты?

   Но он и слушать больше не стал, сказал только, что если бы мы захотели как

 следует взяться за это дело, тогда он, Том, наорал бы тысчонку-другую

 рыцарей, заковал их с ног до головы в стальные латы, назначил меня

 лейтенантом, Джима маркитантом, сам принял верховное командование, смел

 всю шайку язычников в море, словно стаю мух, и в ореоле славы прошел бы

 триумфальным маршем по всему свету. Но уж если у нас не хватало разума

 воспользоваться этим случаем, он больше никогда нам ничего такого

 предлагать не станет. И не стал. Уж если он вобьет себе что-нибудь в

 голову, его ни за что с места не сдвинешь.

   Ну да я на него не обиделся. Я человек миролюбивый и никогда не ссорюсь с

 людьми, которые мне ничего не сделали. Я так рассудил: если язычнику

 ничего не надо, то и мне ничего не надо. Ну и дело с концом.

   Том взял этот план из книги Вальтера Скотта"Крестовые походы описаны

 Вальтером Скоттом в романах "Талисман" (1825) и "Граф Роберт Парижский"

 (1832)" - он вечно ее перечитывал. По-моему, это довольно-таки дикий

 план, потому что ему бы ни за что не удалось набрать столько людей, а если

 бы даже и удалось, то его бы наверняка разбили в пух и прах.

   Я взял эту книгу, прочел все, что там сказано, и, насколько я понял,

 туговато пришлось большинству из тех, кто бросил свои фермы и отправился в

 крестовый поход.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• ›
• »